«Лето с Моникой» – с этого черно-белого фильма 1953 года началась международная известность Ингмара Бергмана. Фильм завоевал признание не только в Швеции, но и в чувственной Франции, Италии, Испании, других странах.
Эта популярность может показаться странной, ведь история в картине рассказана заурядная – двое влюбляются, бегут от родителей на лоно природы, проводят лето, катаясь на отцовской лодке по шведским озерам; позже – зимой – рожают ребенка, весной расходятся…
История многих молодых пар. Однако, не только поэтому фильм находит широкий отклик у аудитории, и не только благодаря эротике, которой он наполнен. В фильме необычная концовка и она интригует. Моника-мать сбегает в другие отношения, а Харри остаётся с маленькой дочкой на руках.
Может быть, именно эта дерзость режиссера по-новому открыть зрителю сущность мужчины и женщины и переводит картину из разряда обычной эротической саги в ряд лучших образцов мировой киноклассики.
Если говорить о стиле киноповествования, то современному зрителю «Лето с Моникой» может показаться простоватым, наивным фильмом. Так бывает, когда смотришь старые фото или читаешь школьные сочинения спустя годы.
«Как я провел лето?». – Ну как, как? Провел… Образы неуклюжи, предложения несуразны… Попытки объяснить необъяснимое незатейливы… И только из будущего видно, как тогда не хватало слов, а те, что находились, не подходили для рассказа о целом космосе, который в пору юности открывается молодому человеку за одно только лето.
Молодой Бергман, он тоже – море, связующее два берега в июне «Лета с Моникой», и мост, соединяющий два космоса в июле. Но уже в августе Бергман – зеркало, что отражает в образе Харри с ребенком на руках нам, зрителям, что-то такое, что переворачивает привычную перспективу наших знаний о нас самих и дарит новое понимание скрытых мотивов человека.
Уже из названия фильма мы понимаем, что центральное место у Бергмана занимает вовсе даже не молодая пара, хотя и она тоже, а именно женщина – Моника. По-другому Ника-победа, а также Мона, что значит «единственная».
Моника – та самая монада, первая, божественная, неповторимая, с которой у каждого человека – своя необъяснимая связь и свой космос.
Когда мы говорим о «первой» женщине, находясь в психоаналитическом кинопутешествии, мы всегда говорим о ней, о матери, первой женщине любого человека.
Искусствоведы очень любят определять режиссеров-мужчин к женским и мужским. Мужских, таких как Тарковский, Куросава, Орсон Уэлс, интересует мир мужчин: они исследуют в творчестве самих себя, мужскую сущность. А есть другие, которых прежде всего волнуют женские образы. И хотя главным героем в фильме может быть и мужчина, мы не ошибемся: цель этих исследователей – сама сущность женщины. К таким можно причислить Хичкокка, Дрэйера, Мидзогути и, конечно, Бергмана.
«Мир женщин – это мой универсум, – говорил режиссер. – Мне в нем приходится несладко, но ни один мужчина не может похвастаться тем, что во всем здесь разобрался».
Бергман действительно хочет разобраться и похвастаться.
Его интерес предопределен семейной историей. Семья была ортодоксальной, протестантской. Управлял ею строгий отец-священник, и маленький Бергман с самого начала должен был иметь дело с неким парадоксом: несмотря на то, что в доме царила пуританская атмосфера и не было и намека на существование половых отношений между родителями… мать была невероятно плодовита. Как ей это удавалось? Тайна.
Разгадать эту тайну стало делом жизни Бергмана.
Он потом напишет в своем дневнике, что в шестьдесят девять лет сидел с фотографией матери, изучая в лупу черты ее лица. Он пытался еще раз убедится в том, что она была красива и привлекательна, и вспоминал, как любил ее четырехлетним ребенком, как выказывал ей прямо-таки щенячью преданность. К сожалению, его «собачьи» нежности не вызывали умиления, а лишь досаду и раздражение. Она отвергала его любовь.
Таким было начало у Бергмана, и может быть из-за этого потом, взрослея и убегая от преследующих образов строгого отца и недоступной матери в свое лето, свой рай и кинематограф, Бергман эту недостачу любви, этот огромный минус превращает в противоположный знак. Его плюсом становится маниакальный интерес ко всему женскому, скрытому, тайному.
Бергман так писал: «Абсолютно все женщины производят на меня сильное впечатление: старые, молодые, высокие, маленькие, толстые, худые… очаровательные и дурнушки… Еще я люблю коров, мартышек, свиноматок, сучек… кобыл, курочек, гусынь… гиппопотамих и мышек…».
У Бергмана в жизни было много женщин. Но удалось ли ему построить мостик между такими космосами как страсть и любовь, роман и длительные отношения? Или быть в длительной связи получилось только с «фабрикой грез»?
Психоаналитики говорят, что если мужчине интересны сразу все женщины, то, возможно, не интересна ни одна из них… Или так: сразу много – это и есть Одна, та самая, первая.
Когда такой мужчина снова и снова вступает в отношения с новой женщиной, он, может быть, идет на поводу бессознательного желания установить ранние хорошие отношения с образом матери. Но преуспеть в этом ему мешает путаница образов матери и любовницы.
Установить это различие в психическом пространстве мальчика в детстве обычно помогает достаточно хороший отец, но у Ингмара отец был слишком строгий, а в зрелом возрасте, насколько известно, режиссер не обращался к психоаналитику, чтобы исследовать свои переживания. Долгие годы он шел по обходному пути.
У Бергмана был кинематограф, театр его теней.
В этом театре тот ненасытный ураган по имени Моника, который, как мы видим, надвигается на Харри с первых кадров фильма, – это лишь экранный символ тех бушующих чувств четырехлетнего Ингмара, направленных на постоянно отвергающую его мать.
Зеркальное отражение ранней травмы пренебрежения слышится и в реальной любовной жизни Бергмана, которая была насыщенной, но переплетена мотивами обесценивания и такого же отвержения – только теперь не его бросают, а он. Так, к примеру, когда Бергман будет разводится со своей второй женой, чтобы жениться на третьей, у его впоследствии пятой жены уже родится от него первый ребенок…
Пять жен Бергмана, которые не имеют отношения к кинематографу, и все его актрисы, которые почти всегда были его любовницами, родили ему вместе 9 детей.
И это будто бы говорит нам, мы не должны сомневаться – он, конечно же, мужчина и отец. Но Бергман не прост, иначе он не был бы гениален.
Ему не чужда и другая фантазия о самом себе, которую даже с трудом можно назвать бессознательной. В шутку иногда он называет себя «лесбияном», свидетельствуя тем самым о стремлении к женской идентификации и с триумфом предъявляя миру этот мужской вариант фертильности.
Действительно, Бергман считается одним из самых плодовитых режиссеров – он снял более 60 картин. Выпуская иногда сразу по два фильма в год, он в какой-то момент стал даже слишком похож на того муравья, что может «и накормить и обогреть» не одну какую-то попрыгунью Монику, а сразу стаю стрекоз – и жен, и любовниц.
Чтобы понять, что происходит, давайте обратимся к мнению психоаналитика Отто Кернберга, который в своей работе «Отношения любви: норма и патология» утверждает, что такой тип личностной организации берет начало в детской фантазии ребенка о том, что он не нуждается в матери, что (о, чудо!) он сам, может быть, и есть эта ресурсная мать… У мальчика закреплению такой фантазии способствует то, что он обладает неким дающим органом, который, конечно же, в сто раз лучше любой материнской груди, тем более часто недоступной. В бессознательном – все та же путаница.
Зачем же ребенку такая фантазия? Ну, как всегда, чтобы не сталкиваться с невыносимыми чувствами. С ненавистью к недоступной матери, с завистью к репродуктивным способностям женщины, со своими уязвимостью, малостью и зависимостью, с невозможностью опереться на фигуру отца, из-за того, что он непомерно карающий. Со всеми этими чувствами, что делают нас людьми, а не богами.
Иногда такой мальчик может сохранить свою фантазию и уподобить этот фертильный функционал самому кинематографу как фабрике идей, фильмов-детей, смыслов-молока и управлять им. И здорово, что такая возможность существует.
Но, возвращаясь в «Лето с Моникой», давайте посмотрим, как герои справились с окончанием медовой поры и вторжением реальности.Как оба переживают условный август, месяц жатвы, подведения итогов и ответственности за выросший урожай?
Сравнивая выше Харри с фертильным муравьем, мы наделяем прекрасную Монику чертами беспечной стрекозы-перебежчицы, для которой «нет уж дней тех светлых боле, как под каждым ей листком был готов и стол, и дом».
И действительно, она, голодная старшая девочка, которой тоже не досталось в многодетной семье достаточно любви, не впечатляется муравьиными способностями Харри. Свою беременность и ребенка, а вместе с тем и свое пассивное женское начало отвергает. Она возвращает себе активность, идет добывать мясо, а когда голод усиливается, оставляет ребенка Харри и уходит в другую жизнь, новую иллюзию.
Каждый из героев остается в итоге при своем. Необходимого психического движения не происходит. «Он» и «она», мужское и женское, Харри и Моника – застывают в перевернутой перспективе, фиксируются отражениями в зеркалах друг друга.
И будто в подтверждение в конце картины мы видим как женственный Харри с девочкой на руках смотрится в зеркало – он будто прекрасная Мадонна с младенцем. Только мужская шляпа выглядит на нем так же странно как костюм и галстук на феминистке. Маленькая девочка, которой он нарочито, чтобы мы чего не подумали, дает имя Моника, – это вовсе и не Моника. Это сам маленький Харри или даже крошечный новорожденный Ингмар у себя же на руках или же на руках своей воображаемой матери. Бергман всегда играет отражениями: попрыгунья Моника – всего лишь сам жаждущий любви Ингмар, а феминный Харри – перелицованный образ матери Бергмана, какой он хотел бы ее видеть.
Фильм «Лето с Моникой», говорят биографы, был навеян Бергману его летом с Маэртой – первой любовью, с которой он познакомился у бабушки в деревне. Целомудренный роман с Маэртой не привел к появлению детей буквально как у Моники и Харри, но в результате у Ингмара на руках все же оказался маленький нежный сверток – эта кинокартина как одна из его фантазий о том, что могло бы случиться тем летом.
Но, прощай лето! Прощай, иллюзия. Бергмана ждут еще более 50 фильмов, которые непременно изменят его и всех нас.
Помнишь ли ты, дорогой читатель, как провел «свое лето»? Была ли в нем Моника или другая дерзкая Ева с пронзительным взглядом? Какого цвета было небо над вами, какими были ее глаза, цвет ее волос? Чем все закончилось?
Смог ли ты действительно провести лето, не застрять в нем, попрощаться, чтобы идти дальше? Теперь мы знаем, как важно это сделать, но знали ли мы об этом, когда писали свои сочинения…
Автор текста:
Светлана Белухина, магистр психологии, психоаналитически-ориентированный психотерапевт.
Перепубликация приветствуется с указанием фамилии автора статьи и ресурса http://167.235.57.68
*В статье использованы кадры из фильмов и со съемок фильма И.Бергмана «Лето с Моникой» и «Фанни и Александер»